Порог чувствительности [сборник litres] - Ирина Степановская

Рыхлый, бледный, сутулый, несмотря на полноту. Розовое, плоское и какое-то наивное лицо с сонными глазами, вразнобой торчащие рыжие волосы. Щетина на подбородке с претензией на мужественность, а на деле – просто невыспавшийся, неаккуратный и не очень здоровый молодой человек.

– Елена Николаевна, я за вами.

– Сейчас, Макс. Ехать далеко?

– Если не по проспекту, где пробки, а переулками – не очень.

– Пошли. – Лена взяла сумочку, надела пальто, дорогущее Max Mara. Неудачно сегодня всё – и даже пальто не ко времени, и сапоги на каблуках – тоже.

Когда она проходила через вестибюль, Гудков торчал у раздевалки.

– Елена Николаевна, а можно с вами поехать на место происшествия?

С чего это он? Испугался, что она ему оценку за семестр снизит за его трепотню? Он ведь отличник.

– Да, Гудков. Конечно.

Она ожидала увидеть знакомый зелёный микроавтобус с красный крестом, но, когда они вышли, Макс повёл их к незнакомой красной «калине». Они спустились к парковке. Мокрый парк, освещённый из корпуса, выглядел монолитной тёмно-серой стеной. С неба падали крупные капли, было так сыро и зябко, что хотелось уже побыстрее сесть в машину. Лена ещё чуть не навернулась на островке смёрзшегося под дождём снега. Гудков сед впереди, рядом с Максом, Лена сзади. Подтянула полу пальто, чтобы дверцей не прищемить, рассеянно взглянула на свой праздничный, яркий маникюр. Чёрт, забыла взять перчатки.

Макс вывернул со стоянки.

– А служебная машина где?

– Так начальник же её при себе всегда держит. Никому не даёт, вдруг понадобится. А на своём «мерседесе» он не ездит, бережёт.

– Елена Николаевна, а что там за случай, куда мы едем? – спросил Гудков. Лена посмотрела на его затылок. Симпатичный парень. Немного самоуверенный. Ей пришло в голову, что она гораздо старше обоих этих ребят. Надо же, а ведь совсем недавно могла бы ещё с ними пофлиртовать. А теперь что-то не хочется.

– Вон спрашивай у Максима. Он, наверное, знает.

– Мне Хачмамедов ничего толком не сказал. Адрес дал и послал за вами.

– Какой хоть адрес?

– Свободы, 18.

– А квартира какая?

– Он сказал, а я забыл.

– Мы что, бегать должны по всем подъездам и орать: «Ау! Вы где? Кто не спрятался – я не виноват?»

Порываев сказал.

– В этом доме только один подъезд.

– Откуда ты знаешь?

– А я в этом доме жил, когда маленьким был.

Они всё петляли в темноте какими-то проулками. По проспекту было бы, верно, быстрее. Здания сливались в темноте в сплошные тёмные тени с пазлами светящихся окон. Везде одинаковые вывески: «Дикси», «Одежда», «Пятёрочка», «Ароматный мир»… Вот проехали ещё какой-то тёмный сквер, за ним школу. В школе над подъездом горели гирлянды, и во дворе перед входом стояла ёлка.

– А я в этой школе учился, – сказал Максим. – И кстати, номер квартиры я вспомнил. Двадцать восемь.

– Значит, скоро приедем?

– Наверное.

Лена промолчала, но внутренне взбеленилась. Тащимся уже целый час. Даже если на месте всё пройдёт быстро, вряд ли она освободится раньше девяти. Пока обратно доедет, с кафедры уже все уйдут.

Остановились у кирпичной двенадцатиэтажной «башни», вышли. У единственного подъезда застыл полицейский микроавтобус. Дверь в подъезд кто-то открыл и привалил кирпичом. Слава богу, хоть лифт работает.

– Жмите на седьмой.

Макс спросил:

– Елена Николаевна, откуда вы знаете?

Гудков сказал, с превосходством поглядывая на Порываева:

– Видно же, что на каждом этаже четыре квартиры. Нам нужна номер двадцать восемь, следовательно…

– Здорово! – восхитился Макс. – А я и не понял. Я вообще здесь в лифте почти не ездил, мы же на первом этаже жили, а потом родители квартиру эту продали… А на седьмом… – Он вдруг как-то странно оборвал себя и замолчал.

– Что – на седьмом? – спросила Лена, расстёгивая пальто, чтобы скорее уже приступить к осмотру. Может, она ещё успеет вернуться на кафедру, пока все не разойдутся?

– Ничего, – неуверенно сказал Максим. Дверь лифта открылась, и они вышли на площадку.

* * *

Наглухо запертые двери квартир на лестничных площадках не вызывают у нас вопросов. Мы сейчас не любим двери открытые. Дверь отперта, и никого возле нет – чёрт его знает, что там внутри. Лучше уж скорей пройти мимо. Дверь в квартиру с номером двадцать восемь была приоткрыта, из щели на лестничную площадку падал косой четырёхугольник света. Лена нажала на кнопку дверного звонка и тут же вошла первой. За Леной в квартиру втиснулся Макс, последним вошёл Гудков. В коридоре под потолком прямо напротив входной двери таращилась на них огромная голова оленя с рогами.

Судя по всему, квартира была однокомнатной. Дверь в комнату тоже была приоткрыта. В проёме мельтешил хорошо теперь знакомый Лене опер Мурашов – фотографировал.

– А, приехали, – сказал он, обернувшись. – Наконец-то.

– Куда идти?

– Сюда.

– Ну, заходите, – сказала Лена Порываеву и Гудкову. Гудков вошёл, а Макс пробормотал что-то вроде: «Я после вас» и стал снимать ботинки, пока Лена не обернулась и на него пристально не посмотрела. Тогда он надел их снова и вошёл.

Комната была небольшой, а может, просто казалась меньше, чем была, из-за тёмных зеленоватых обоев. Большую её часть занимал стоящий посередине разложенный жёлтый диван. Диван этот был такой модели, что выдавался в комнату «книжкой», и его можно было обойти с трёх сторон. Вдоль стен помещались небольшой комодик и что-то вроде тумбочки под телевизор. Очевидно, диван этот служил здесь постелью. На нём, на чистом белье с детским рисуночком лежал без подушки, головой к стене, спиной кверху мёртвый, одетый в футболку и джинсы, мужчина.

Он был не стар, голова его была слегка повёрнута набок. Лицо оказалось немного в тени, но всё равно было видно, что оно одутловатое и синюшное. Лене бросились в глаза спутанные курчавые волосы в мелкий завиток и заметная круглая плешь, как у новорожденного, на самом затылке.

Макс подошёл к изголовью, склонился над телом, почесал подбородок, постоял так немного и отошёл. Гудков, как вошёл в комнату, так и встал возле двери.

Мурашов тоже подошёл к дивану и сделал жест рукой в сторону Лены, вот, мол, вам, voila.

В комнате было жарко. Лена сняла пальто и поискала взглядом, куда бы его пристроить, свернула, положила на комод. Обнаружившееся под пальто платье неуместно вспыхнуло и зажглось под светом старомодной трёхрожковой люстры. У противоположной дивану стены стоял старинный письменный стол. Сразу было видно, что стол этот, ободранный, но всё равно очень важный, являлся здесь приметой другой жизни, он то ли куплен был с рук, то ли комната заселена была раньше другими людьми, но стол так и